Как вытащить экономику со дна
В российской экономике и особенно в финансовой сфере что-то происходит. Что именно, не вполне понятно. Однако вместо разъяснений, где мы находимся и куда собираемся идти, чиновники предпочитают отшучиваться либо убаюкивать публику благообразными речами о том, что все хорошо, а будет еще лучше. Когда и чем кончится время таких шуток?Выступление премьер-министра Дмитрия Медведева на Московском финансовом форуме было спокойным, рассудительным и в меру оптимистичным. Ибо речь шла о выводе России в топ-5 крупнейших экономик мира, каковую задачу поставил в своем «майском указе» президент. По словам Медведева, мы вернулись к экономическому росту. Хотя и скромному. Зато повышается конкурентоспособность, идет импортозамещение, «уверенно увеличивается несырьевой экспорт». И все это на фоне укрепления надежности финансового сектора. В рамках проработки «Основных направлений деятельности правительства до 2024 года», по словам премьера, предстоит решить следующие задачи. Добиться ускорения темпов роста инвестиций. Цель по-прежнему та же — выйти на уровень 25% ВВП в год (сейчас 21%). Она была поставлена еще лет пять назад, однако до сих пор не решена. Темпы продвижения к ней, мягко говоря, неутешительные. Но почему это происходит, премьер не говорит.
Зато он сказал о надобности добиться дальнейшего снижения стоимости кредитов. Однако пока ЦБ, как известно, не собирается снижать ключевую ставку, а его глава Эльвира Набиуллина допустила возможность ее нового повышения на фоне падения курса рубля. Об улучшении инвестиционного климата премьер сказал вскользь. Впрочем, об этом дежурные фразы звучат уже не первый год, в том числе о снижении издержек для бизнеса, «продолжении реформы контроля и надзора» и декриминализации «отдельных правонарушений со стороны бизнеса». Нашел премьер даже что положительного сказать о налогах: «Мы продолжим курс на формирование стабильных и предсказуемых налоговых условий, при которых соблюдается паритет интересов граждан, компаний, то есть бизнеса и государства». И это уже после повышения ставки НДС (что Медведев, правда, упомянул) и настоятельной просьбы к ряду корпораций «скинуться» на выполнение «майского указа». Которое сначала было сформулировано как предложение помощника президента Андрея Белоусова просто изъять у прибыльных компаний 513 млрд рублей, отправив их в бюджет, а потом переформулировано в предложение, от которого нельзя отказаться — обозначить инвестиционные программы (под кураторством государства), которые в общей сумме потянут на 6 трлн рублей.
О неналоговых платежах Медведев сказал так: «Мы планируем создать единые правила их введения, изменения, взимания… Специальная рабочая группа занимается разработкой подходов к этой реформе. Итоговый документ ждем уже в начале следующего года. А в ближайшее время будет подготовлен законопроект о включении части таких платежей в Налоговый кодекс». То есть на третьем десятке лет развития рыночной экономики в стране, получается, неналоговые платежи по-прежнему «вне закона» и остаются на усмотрение чиновников разного уровня.
Примерно в то время, когда Медведев произносил свою речь, рубль обновлял двухлетний минимум по отношению к доллару, а на российском фондовом рынке шли фронтальные распродажи.
Минфин не смог на днях разместить очередную порцию ОФЗ. Ситуация на рынке госдолга продолжает ухудшаться. Из-за угрозы усиления санкционного давления Минфину пришлось отменить аукцион по размещению ОФЗ (29 августа на примерно 15 млрд руб.). 5 сентября не состоялся аукцион по размещению ОФЗ еще на такую же сумму. На этом фоне доходность ОФЗ превысила 9% годовых — впервые с апреля 2016 года. Это, конечно, пока не «греческий уровень» времен острого кризиса этой страны, но уже тревожно. Причина проста: покупателей на российский госдолг на фоне грозящих России жестких экономических санкций, в том числе против выпусков новых государственных долговых обязательств, не находится. В конце августа на фоне заметного падения рубля Минфин также объявил об уходе с открытого рынка покупки валюты до конца сентября. Однако обстоятельства заставили его вернуться к закупке валюты уже 7 сентября, причем с рекордными объемами и другой схемой (валюта будет перечислена на счета казначейства из резервов ЦБ). Если это называется предсказуемостью и стабильными правилами игры, то что считать повышенной волатильностью и непредсказуемостью?
Новые подробности отравления в Солсбери, начавшаяся подготовка в Конгрессе США нового санкционного закона (по сравнению с которым закон 2 августа 2017 года покажется сущей ерундой) грозят российской экономике лишь новыми вызовами, по совокупности которых она может оказаться в положении иранской экономики времен самых жестких санкций против этой страны. Со стороны банков заметно увеличился спрос на валюту (а 8 крупнейших госбанков могут в ближайшие месяцы попасть под запрет долларовых операций), ставки привлечения валюты на межбанковском рынке заметно возросли — до 3,35% годовых.
Отчасти беспокойство на финансовом рынке может как раз объясняться отсутствием у правительства и Центробанка единого подхода о том, как действовать в сложившейся ситуации.
Наиболее же примечательно то, что в выступлении Медведева слово «санкции» вообще не было произнесено ни разу. Как будто сейчас на дворе, как минимум, 2013 год. Между тем именно резкое ухудшение (назовем это мягко) внешнего фона является на сегодня самым серьезным вызовом российской экономике и способно принципиально поменять условия ее функционирования. Как можно говорить всерьез о стратегии развития до 2024 года и улучшении инвестиционного климата, в упор не видя такой угрозы или, вернее, делая вид, что ее как бы нет?
Другие чиновники предпочитают отпускать шутки в том духе, что, мол, «все хорошо, прекрасная маркиза». Например, Максим Орешкин (говорят, его очень ценит руководство за то, что он умеет приносить в основном только хорошие новости) вспомнил «бородатый анекдот» про Брежнева: «Брежнев бежит кросс, и говорят, что пришел вторым с конца и занял призовое место. Так и с рублем — пятый из шести валют». И заметил, что, мол, ситуация с так называемыми «высокодоходными валютами» таких стран, как Турция, ЮАР, Бразилия и Индия, обстоит еще хуже. И вообще в долгосрочном плане он не видит причин ослабления рубля. Вообще никаких. Вопрос, очевидно, в том, что считать теперь долгосрочным планом. А вице-премьер Антон Силуанов предложил сделать 8 сентября — День финансиста — выходным днем. Интересно, это он в каком смысле? В том что, что российские финансы могут «отдыхать»?
Вообще-то на нынешнем неспокойном фоне хочется услышать от финансовых властей не объяснения, что, мол, в Турции и Аргентине еще хуже, а заверения, что у нас до такого не дойдет.
Причем аргументированные, с объяснением, что планируется предпринять для этого. Тем более, что масштабы российской экономики все же побольше будут, чем турецкой. С другой стороны, после неоднократных подобных «заверений» (в том силе насчет курса рубля) разных ответственных чиновников вряд ли кто им поверит. Скорее, наоборот: если начнут заверять слишком уж усиленно, народ точно заподозрит подвох и начнет совершать «набеги на банки». Таков нынче уровень доверия населения к экономическим властям.
Однако даже если говорить о менее рискованной теме — о планах по национальным проектам, которые правительство собирается представить до 1 октября, то и тут, собственно, можно было бы как-то уже «опуститься» до конкретики и обсуждения с общественностью того, что правительство собирается делать. Однако вместо этого по-прежнему звучат абстрактные призывы улучшать инвестиционный климат, снижать административную и налоговую нагрузку на бизнес и укреплять финансовую стабильность.
То есть по-прежнему нет никакой ясности, куда мы идем на фоне резко осложнившейся для России международной обстановки и какую цену экономические власти страны собираются заплатить за достижение намеченных целей (и в чем они заключаются, эти цели?). Притом, что уже примерно понятно, кто станет основным плательщиком по счетам. В конечном итоге — простой российский обыватель. У которого на фоне отсутствия ясности относительно того, что делает правительство и что оно собирается делать, складывается все более сильное ощущение, что идем мы куда-то явно не туда.
